Foreign Affairs: день после Путина

Кто будет править Россией с уходом Владимира Путина? Недавно российский президент вновь разжег споры о преемнике, предложив ряд конституционных изменений, которые лягут на голосование парламенту на следующей неделе, и назначив новым премьер-министром Михаила Мишустина, никому не известного технократа, годами возглавлявшего налоговую службу страны. Одни эксперты предрекают, что Путин уйдет в отставку до окончания своего четвертого и последнего срока в 2024 году. Другие убеждены, что он попытается создать себе некую новую должность, чтобы избавиться от сроков и управлять страной пожизненно. Все задаются вопросом, мелкая ли сошка Мишустин, каким он кажется, или будущий преемник. Но на деле никто и понятия не имеет.

Одна из причин, почему обширный анализ будущего России дает нам так мало, — это что журналисты, бизнесмены, дипломаты и ученые, включая автора этих строк, слишком часто задают не те вопросы. Слишком много внимания мы уделяем самому Путину — его личности, его богатству, его рейтингам, его тайным планам. И слишком мало — институтам, которые по-настоящему определяют российское государство. Единственное крупнейшее достижение Путина за два десятилетия у власти — его подлинное наследие — это усиление государственной бюрократии. Он вовремя платил зарплаты, наращивал бюджеты, перевел значительную часть национальной экономики под контроль правительства и смотрел сквозь пальцы на злоупотребления чиновников властью. Важнейшая часть этого бюрократического аппарата — службы национальной безопасности, огромная, многоглавая гидра из военных, разведывательных и правоохранительных ведомств. Эти институты решают не только, кто станет следующим президентом России, но и какой будет российская политика после Путина.

За десятилетия до падения коммунистического режима советские чиновники уверяли американцев, что военная, разведывательная и правоохранительная бюрократия полностью подчиняются «гражданскому» авторитету Коммунистической партии. Возможно, так оно и было. Но теперь, когда страной более двадцати лет руководил бывший офицер КГБ и глава государственной безопасности, представление о том, как работает российская система, пора подкорректировать.

Представим себе, что будет, если завтра Путин упадет замертво. По всей видимости, процесс передачи власти, — во всяком случае, поначалу, — будет следовать конституции, а по ней исполняющим обязанности президента становится премьер-министр. В данном случае — Мишустин. В течение 90 дней состоятся выборы нового президента на полный шестилетний срок. Но это еще не все. Едва вступив в должность исполняющего обязанности президента, Мишустин снимет трубку и позвонит некоторым людям, чья помощь ему понадобится для победы на выборах. Среди них будут руководители, как говорят русские, «силовых ведомств» — министерства внутренних дел, министерства обороны, недавно созданной национальной гвардии, а также служб разведки и безопасности. (Мишустин молча признал важность этих учреждений одним из первых своих решений на посту премьер-министра — удвоив зарплату сотрудникам правоохранительных органов, которые занимаются общественными беспорядками).

Всякому, кто знает российскую историю (или смотрел «Смерть Сталина», комедию 2017 года о кончине советского диктатора и ее последствиях), очевидно, что силовые министерства сыграют ключевую роль при любом сценарии преемственности. Новому президенту, который попытается упрочить свою власть, они могут предложить немало — от компромата и закулисных угроз до дубинок и даже танков. Но их влияние выходит далеко за рамки самой преемственности: то, как будет развиваться российская власть после Путина, будет зависеть от того, кто кого подчинит своей власти — новый президент силовые ведомства или наоборот.

Российские силовые ведомства сформировали своего рода «теневое государство» или «глубинное государство» — аналогичную роль мужчины в форме играют в Турции, Египте и Пакистане. Русские редко говорят о глубинном государстве, предпочитая термин «силовики», который западные эксперты понимают как «ребята при оружии». Сюда относится целая сеть ведомств, чьи лидеры считают себя ответственными за обеспечение политической преемственности и общественного порядка (за что получают привилегированные позиции в этом самом порядке). В демократическом спектакле российской власти институты силовиков наделены широкой автономией. За долгие годы правления Путина эти институты — как легально, так и в обход закона — подмяли под себя значительную долю национальных ресурсов и богатств. И их решения редко когда оспариваются «гражданскими».

Понимание роли российского теневого государства затрудняется противоречивыми представлениями о том, что такое путинизм и с чем его едят. Мы слишком впечатлились его популистскими чертами и часто ставим Путина в один ряд с авторитарными демагогами вроде Виктора Орбана в Венгрии или Реджепа Тайипа Эрдогана в Турции. Путин тоже апеллирует к религиозности, культурным традициям и национальной идентичности. Но в России эти темы в основном носят декоративный характер и мало влияют на то, как страной управляют на самом деле. Сравнение с Эрдоганом особенно неуместно. С момента своего избрания Эрдоган видел в светских генералах турецкого теневого государства неприемлемую помеху своей автономии. Вербовкой, конфронтацией и даже тюрьмой он в значительной степени сломил их власть. При Путине российское теневое государство воспрянуло с новой силой.

Еще больше Путин нас ввел в заблуждение своими утверждениями, будто он восстановил иерархию российских государственных институтов — по его собственным словам, «вертикаль власти». Он требует похвалы за резкий контраст между его стилем управления и бюрократическим хаосом и неразберихой, царившими до него. Какие бы цели он ни преследовал своей вертикалью, далеко не факт, что он их достиг. Расширение прав и возможностей бюрократов на всех уровнях российского государства привело к тому же, к чему приводило веками, — появились обширные возможности устраивать собственные вотчины и игнорировать приказы сверху.

Даже Путин иногда признает, что его власть отнюдь не безгранична. Бóльшую часть своего январского обращения он посвятил плану конституционной реформы — и посетовал, что кабинету министров не удалось полностью потратить средства, выделенные на так называемые национальные проекты (масштабные программы развития инфраструктуры, образования, цифровых инноваций и т. д.). В результате в федеральном бюджете в 2019 году образовался профицит в размере 1,9% ВВП — эта ошеломляющая сумма замедлила экономический рост и разозлила по понятным причинам Путина. Он потребовал от бюрократов крупного финансового стимула, но почему-то его не получил.

Обычно Путин не жалуется, что силовики ему перечат. Это поставило бы его в неловкое положение. Но тут надо задаться вопросом, какова его подлинная сила и что это значит для системы, которую придется осваивать его преемнику. Возьмите трагическое убийство небезызвестного лидера российской оппозиции Бориса Немцова в 2015 году на мосту напротив Кремля. За это преступление осудили чеченских головорезов, но мало кто в самой России или за ее пределами поверил, что они действовали сами по себе. Однако ни на одном этаже российских правоохранительных органов не возникло желания доискиваться до истинных заказчиков.

Распорядился ли об этом сам Путин, как решили ряд западных комментаторов? Вполне может быть. Но при этом убийство вскрыло круговую поруку между московской полицией и различными преступными группировками вплоть до чеченских мафиози, — которая ни для кого не секрет. У российской полиции сложные и взаимовыгодные отношения с организованной преступностью, и они не хотят, чтобы кто-то в них вмешивался — хоть бы и сам Путин. С этой точки зрения задача следующего российского президента будет не столько в том, чтобы удержать вертикаль власти, сколько в том, чтобы разобраться, когда ее саму и ее горизонтальные отростки лучше оставить в покое.

Аналогичные вопросы о том, насколько Путин контролирует теневое государство, встают из-за странного эпизода в российском вмешательстве в Сирию, — над этой историей многие аналитики ломают голову до сих пор. В начале 2018 года российское подразделение наемников, известное как Группа Вагнера, развернуло наступление на американские и курдские части в восточной Сирии. При этом наемники перешли установленную линию безопасности, о которой договорились американские и российские военные, чтобы не мешать друг другу. Увидя, что их войска под ударом, американские командиры предупредили своих российских коллег, что намерены нанести ответный удар. Но даже при том, что у Группы Вагнера тесные личные связи с Кремлем (ее главу прозвали «шеф-поваром Путина», а компания получила контракт с правительством России на работу в Сирии), российское военное командование не сделало ничего, чтобы ослабить конфронтацию. В наказание США нанесли авиаудары. Не ударив и палец о палец, чтобы предотвратить гибель вагнеровских наемников, российские военные безошибочно дали понять: какие бы у вас связи ни были, не суйтесь в наши дела.

Разобравшись в противоречивых интересах различных частей российского военного, разведывательного и правоохранительного комплекса, необходимо пересмотреть многие действия и решения Кремля, которые доселе считались лично путинскими. В некоторых случаях президент действительно полностью вовлечен и владеет ситуацией. В других он лишь выбирает общее направление, а дальше пусть разбираются другие. В третьих он и сам мало знает о действиях теневого государства, пока они не всплывут в газетных заголовках.

Как понять, какой случай какой? Можно ли, например, сказать, что это Путин заказал в 2018 году покушение на бывшего российского шпиона Сергея Скрипаля и его дочери в Великобритании? Или предупредило ли его министерство обороны, что новая крылатая ракета, которую испытывают всё последнее десятилетие, нарушает Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности от 1987 года? Или знал ли Путин о взломе Национального комитета Демократической партии в 2016 году — и если да, то что именно?

Ответить на эти вопросы помогут разные косвенные подсказки (а порой и сверхсекретные данные), но обычно аналитики ограничиваются простыми догадками. Огромные размеры и противоречивые интересы силовых ведомств позволяют российским чиновникам на всех уровнях решать свои частные задачи. Более того, Путин доказал, что всегда поддерживает своих. Они могут не беспокоиться, если вдруг не получили его одобрения заранее. Будь то отравление экзотическими ядами, кража электронных писем или убийство политиков у стен его рабочего кабинета, силовики знают, что Путин всегда их прикроет. И от его преемника они наверняка захотят того же.

Эта система — глубоко укоренившаяся за два десятилетия путинского правления — чревата бурей при передачи власти. В отличие от его турецкой, египетской или пакистанской версии, российское глубинное государство раздроблено и не в состоянии выставить единого лидера или представителя — тем более, усадить своего человека в Кремле. Генерал Абдул Фаттах ас-Сиси стал президентом Египта в 2013 году просто благодаря тому, что был первым в военной иерархии. В российском же военном, разведывательном и правоохранительном комплексе старшего нет. И этот плюрализм осложняет контроль. Особенно при новом президенте, который, по всей видимости, окажется слабее Путина. Многие институты смогут отстоять как свою территорию, так и власть, которая делает ее столь ценной.

В самом крайнем случае соперничество между различными элементами глубинного государства может обернуться кровопролитием. Но даже если борьба останется сугубо мирной, цену за поддержку силовиков следующему лидеру России, возможно, придется заплатить непомерно высокую. Силовики потребуют расширенной автономии, увеличения бюджета, а, может, еще более широких полномочий в вопросах, выходящих за рамки их компетенции. Мишустин наверняка знает, что повышением зарплаты сотрудникам ОМОНа его поощрения силовым ведомствам не ограничатся.

Все это можно считать предупреждением тому, кто станет следующим президентом России. Побороться с глубинным государством будет непросто, но в противном случае президентские полномочия будут жестко ограничены. Решая эту дилемму, преемник Путина будет иметь несколько вариантов. Он может принять требования силовиков — по крайней мере, поначалу. Он может попытаться натравить разные ведомства друг на друга, чтобы добиться большей самостоятельности. Кроме того, он может в той или иной форме сохранить уговор, которую Путин предложил ведущим российским олигархам, едва став президентом в 2000 году: я позволю вам вести бизнес, если вы не будете мне мешать управлять страной.

Наконец, последний вариант — бросить вызов глубинному государству и попытаться поставить его на место. Такой подход станет самым смелым, самым рискованным и уж точно самым бурным. Но и он не исключен. Теневые государства живучи, но не вечны. Время от времени они рушатся из-за внутренней борьбы за власть, теряя легитимность, цель и автономию. (Как это бывает, спросите эрдогановских генералов).

Менее личностный и более организационный подход к российской системе не просто обеспечит нам более верное представление о будущем, но даже может лечь в основу американской политики. Фокусируясь на личности Путина — увы, он оказался всего лишь популярнейшей частью собственной системы, — мы лишь облегчили ему задачу убедить россиян в том, что Запад безнадежно враждебен их стране. Если в это и впрямь поверят обычные россияне, шансов развернуть их против теневого государства будет еще меньше, — пусть оно и представляет собой самый непопулярный и даже хищнический элемент путинизма. Разжечь внутренние дебаты, без которых сменить курс не удастся, получится только, если наши возражения против российской политики всерьез воспримут сами русские. Чтобы этого добиться, начать нужно с трезвой оценки российских институтов в доступном для русских виде, чтобы они узнали в ней свои проблемы.