Путин — как консенсусный лидер — может прекратить войну памятников

Они бьются друг с другом, с людьми, с историческим ходом вещей. Идут в атаку на неприятеля — сплошь в величественных позах, с огнем в слепых глазах. Стоически отбиваются от человеков внизу, норовящих своротить им нос кувалдой. Мечтают заглянуть к обидчикам в гости, прогромыхав по проспекту. Все так же, не меняясь в лице, надевают черный балахон и отправляются в вечную ссылку. Проживают крохотные жизни, годные разве что для мышей или цикад, — один с неделю, другой полгода. А когда на этой бойне вдруг случается передышка, памятники, не разжимая окаменевших уст, ведут одинокие беседы с облаками и птицами — жаль, что ни те, ни другие не умеют понимать истуканов.

В последние дни в стране приключились аж три истории, главными героями которых оказались памятники. Первая из них — про доску Маннергейма, повешенную в городе, в котором, одержи победу маршал, не осталось бы ни здания, ни целехонькой площади, чтобы вместить монумент победителю. Вторая — про конную статую Ивана Грозного в Орле, в которой прекрасно все, кроме ее провинциальной камерности и случайности места — как если бы собор Василия Блаженного был возведен из раскрашенных досок посреди тверских болот. Третья — про бюст Сталина в, почему-то, Сургуте, установленный «общественниками» словно нарочно ради последующих осквернений — то есть ради судьбы, которую счастливо избегает надгробный бюст на Красной площади.

А еще есть «ночной» монумент Владимиру Красному Солнышку на Боровицком холме, вызывающий среди либералов такие приступы ярости, что не худо бы князю доделать дело и покрестить их. А еще имеется Дзержинский, который курит в нетерпении в парке забытых вождей, ожидая возвращения на место. А еще жив Ельцин — пока его монумент красуется в центре Екатеринбурга, это кладет конец вообще всем аргументациям: как либеральным инвективам против статуи «палача» Грозного, так и патриотическим чаяниям о реабилитации Сталина.

Кажется, мы потерялись среди этого сонма изваяний. Памятники на набережных, памятники в переулках, и в каждом сквере, и у церковной ограды, к каждой сотне старых — по десятку новых: ходи учтиво, задрав голову, да читай таблички. Иной раз мнится, будто тяжеленные глыбы, одна массивнее другой, понадобились затем лишь, чтобы удержать страну на «ветру истории» — не улететь бы ей прочь подобно вороху старых газет. Впрочем, их меняют так часто, эти глыбы, что дело похоже на забаву: как если бы, играя с судьбой, Россия все кидала да кидала камни среди своих скверов и оград — и вновь подбирала их проворной рукой после неудачного броска.

И все это — и Грозный, и Сталин, и даже Маннергейм — выглядит слишком спонтанно и местечково, как самодеятельность в любительской лиге. Так разные фонды клепают собственные «ордена» и вешают их друг дружке на шею — при полнейшем верховном молчании.

Эта царственная немота, с разведенными руками Дмитрия Пескова, с его недоуменным взглядом, одинаково звучит и когда Сталина ставят, и когда Сталина сносят. В молчании того, кто воплощает собой волю «восьмидесяти шести процентов», одни угадывают скрытую отмашку: «Началось!», иные же — всеядность, когда хоть Грозный, хоть Маннергейм — все едино. Кому-то и вовсе чудится, что безмолвие Кремля сравни уже безмолвию бронзы — когда место в энциклопедии обеспечено, а на кону стоит выживание нации в ядерном апокалипсисе, не особо различаешь, со шпорами ли очередной Командор или без. Камень и камень, а вот, поглядите лучше — живые лошадки кушают на заре, вот где чудо-то Господне…

Выкроенное для лошадок время — это и правда чудесно, но в случае с Грозным и Сталиным самоустраненность государства порождает грызню и стычки. Общество немедленно распадается на осколки — патриотов и либералов, красных и белых, западников и славянофилов, «романовых» и «рюриковичей», нестяжателей и иосифлян… Тишина сменяется какофонией брани: все опять ополчаются против всех.

Послушайте: памятник Грозному должен стоять в Кремле — иначе царь так и останется лишь «основателем Орла». А Сталину — как минимум в Сталинграде. И открывать оба монумента должен Путин — как консенсусный лидер и воплощенная нацидея сопротивления мировому хаосу.

Мало консенсуса по Грозному? Стыдно ставить царя в Кремле? Понятно, ведь двести лет подряд пропаганда трубила про него: душегуб! И пока в головах миллионов сидит это стойкое убеждение, они будут видеть в орловской статуе увековечивание душегуба. И делать выводы — в первую очередь, о стоящей в сторонке власти. Если этот момент не совсем ясен, то случай с Маннергеймом объясняет всё еще проще: вы-то, может, и ставили памятник дореволюционному герою, вот только народу ближе и важней совсем другая история.

Хотите иначе? Хотите скрепленность русских эпох и тысячелетнюю империю, а не реконструкторскую мешанину? Тогда извольте обучить два ближайших поколения граждан страны иному взгляду на Грозного — на уроках истории втолковывая им терпеливо, в чем заключается подлинное величие первого русского царя и суть воздвигнутого им царства.

Пока же державные образы, возрождаемые на скорую руку инициативщиками, вместо пиетета и ежедневных цветов у постамента порождают аллергию к государственническому пафосу и тысячу вопросов. Почему именно Грозный, а не столь же великий Иван Третий? Почему без Мединского, но с его телеграммой? Так меч или все-таки крест? Почему в безопасном Орле, а не в Казани? И отчего Казань до сих пор чувствует себя побежденной?..

…В случае с памятниками, в принципе, допустимо всё. Можно, как это делали большевики, определить строгий вектор вперед и вверх — ценные фигуры сохранить и приумножить, остальных отбросить прочь как исторический сор. Можно поступить иначе: дать расцвести всем цветам, полюбить прыжки и вперед, и в сторону — чтобы бронзовые Врангель с Фрунзе, примирившись в школьном учебнике, курили вместе табак, глядя с крымской кручи на длинные белые корабли.

Но какой бы план ни был выбран — это должен быть «план Путина». Никто иной не годится для разрезания ленточек у памятников героям и царям, если только нам дороги те и другие.