Путинская школа международных отношений

Индийский лидер Джавахарлал Неру однажды сказал, что английские слова приобретают другое значение, когда пересекают Суэцкий канал. Возможно, мы можем сказать то же самое, несмотря на различие в обстоятельствах, а именно что русские слова сегодня имеют другое значение на фоне пересечения сирийского воздушного пространства.

Поскольку президент Владимир Путин был вновь избран на эту должность на новый срок, можно говорить о появлении «путинской школы» в теории и практике внешней политики, приверженность которой позволила России достичь стратегических и тактических успехов в отношениях с Западом на основе осознания российской национальной миссии. Этот «путинский патриотизм» в глазах его приверженцев в России зиждется на ряде скрытых и очевидных элементов:

1. Поэтапный «обман», который Запад практикует против России, используя мирный распад Советского Союза, великой империи ХХ века, чтобы взять под контроль большую часть Восточной Европы, Кавказа, Центральной Азии и окружить Россию при помощи размещения стратегического оружия в центре восточной и северной частей Европы.

2. Обман Запада, который заключается в использовании демократии в качестве постоянного инструмента с целью ослабления российского государства и общества.

3. Использование демократии в качестве политического инструмента для захвата соседних с Россией стран, таких как Украина и Грузия, чтобы превратить их во враждебные по отношению к Москве государства и тем самым способствовать ее ослаблению.

4. Использование западными странами в своих целях демократического пробуждения на Ближнем Востоке, в частности, в арабском мире, для завершения осады России со стороны территорий, близких к ее южным границам, особенно Сирии.

5. Ставка (очередная) Запада на исламский фундаментализм в целях блокады и истощения России, как изнутри, так и из-за рубежа.

Вот почему путинизм на самом деле зародился в Чечне еще в конце 1990-х годов, когда бывший офицер разведки Владимир Путин стал премьер-министром и начал работу по решению вопроса республики Чечни, восставшей против российских центральных властей.

Владимир Путин преуспел в Чечне и жестоко подавил сепаратистское движение в этой маленькой республике, что положило начало усилению его фигуры и проведению наступательной внешней политики. Какой бы из перечисленных выше пяти пунктов мы не рассматривали, по всем вопросам путинский патриотизм подпитывают два действия. Первый состоит в том, чтобы позволить обману случиться, а второй — чтобы противостоять ему. Так, к примеру, Путин использовал то, что рассматривает как обман — нарушение резолюции Совета Безопасности по Ливии, когда западные страны предприняли военное вмешательство, чтобы изгнать Муаммара Каддафи и Россию из этой страны (в которую Путин позже вернется через Египет). Российский президент использовал этот обман, чтобы проложить путь для стратегического решения о военном вмешательстве в Сирии, решение, которое изменит баланс сил в этой стране и исход военного противостояния, которое переросло в региональный и международный конфликт.

В то же время Путин ответил на то, что считает обманом со стороны Запада на Украине, когда в результате народного восстания в этой стране был свергнут пророссийский президент. Этим ответом стало радикальное решение Путина присоединить Крым к территории России, поставив Запад перед выбором — позволить начаться новой мировой войне или отступить.
В этом случае путинизм отвечал интересам растущего Китая, который опасается Запада во главе с Соединенными Штатами и возможного использования с его стороны исламского фундаментализма в китайском Синьцзяне, преимущественно мусульманской провинции. Наиболее важной политической и дипломатической ареной для путинизма с целью блокирования западных проектов резолюций по Сирии станет Совет Безопасности ООН.

Все успехи, достигнутые президентом Путиным, не могут быть сведены к одному хорошему и точному планированию и многоуровневой игре, которая предполагает, к примеру, союз с Ираном и одновременно дружбу с Израилем. Этим успехам способствуют также объективные факторы. Первый из них это объединение множества сил, чьи интересы находятся под угрозой из-за преобразований, проводимых Вашингтоном и Европейским союзом в арабском мире, которые получили название «арабской весны». Здесь можно упомянуть египетское государство, которое ведет борьбу с терроризмом «Братьев-мусульман» (запрещена в РФ — прим. ред.), а также сближение России с Турцией, президент которой Реджеп Тайип Эрдоган сосредоточил власть в своих руках и приостановил процесс демократизации, сосредоточившись на угрозе со стороны курдского сепаратизма, появившейся в результате его прежней политики по Сирии. Все это изменило политику США в регионе по мере перехода власти от Обамы к Трампу, и теперь Америка не имеет стабильных отношений со сторонами конфликта, как это было раньше. Российско-иранско-турецкий треугольник является движущей силой в регионе, и это самое большое достижение путинской политики за последние два десятилетия на Ближнем Востоке.

​

При этом возникает ряд вопросов, связанных с «путинизмом»: действительно ли Ближний Восток нуждается в путинской политике, если учитывать не только то, что Россия смогла представить себя в качестве ведущего игрока в этом регионе, но и потребность в ней региональных сил, которые стремятся тем самым сбалансировать неустойчивую западную политику? Рассматривают ли консервативные монархии и военные режимы в регионе «путинизм» как способ достичь необходимой им стабильности в отличие от политики Вашингтона, который делает ставку на новые силы, арабскую улицу и даже пытается использовать различные виды фундаментализма, прежде чем начать бороться с ним? В XIX веке российские учебные заведения в Ливане и Сирии конкурировали с французскими иезуитскими учреждениями и американскими миссионерами. Это присутствие постепенно уменьшалось, пока практически не исчезло после большевистской революции, с одной стороны, и победы Франции и Англии в Первой мировой войне, с другой. Сегодня же военно-политическому возвращению России в регион способствуют отношения с Египтом, Ираном, Сирией и некоторыми поддерживающими Россию местными силами, такими как христиане и алавиты на сирийском побережье, которое сегодня практически является «международной зоной» (вплоть до границы с Ливаном), находящейся под протекторатом России во всех смыслах этого слова.

Традиционный вопрос, проистекающий из опыта Советского Союза, заключается в том, способен ли Путин на международном уровне продолжить наступательную политику, несмотря на слабость российской экономики? До сих пор путинизм мешал Западу использовать экономическую слабость России в борьбе с ней, но как долго это продлится?

Оценка путинизма на фоне избрания Путина на новый президентский срок ставит перед нами вопрос о том, какое отношение это явление может иметь к неспособности наших обществ нести бремя устремлений городской молодежи к построению демократии. Однако речь идёт даже не о неспособности, а о крахе наших стран и обществ, как в Сирии, Ливии и Йемене.

Последний вопрос, связанный с путинизмом, касается опыта сирийской оппозиции, когда многие ее представители из числа интеллектуалов в западных столицах спрашивали себя, хотя до сих пор не могут публично заявить об этом — являлось ли истинной целью западной поддержки арабских революций установление демократии в этих странах или их разрушение и хаос, который мы наблюдаем сегодня?

В России путинизм традиционно подпитывается теориями заговора против России, а не демократизацией. Президент Путин добился больших успехов благодаря своему пониманию этих страхов и эффективному их использованию и, вероятно, он добьётся ещё большего успеха в течение нового президентского срока при условии, что это позволит сделать российская экономика. Двусторонние отношения между Россией и Китаем представляют угрозу Западу из-за экономической мощи Китая и огромной геополитической экспансии России. Может, Советский Союз рухнул после длительного «холодного» конфликта не только с Соединенными Штатами, но и с Китаем?

Но то, что воспринимается как вызов, представляет собой глобальный вопрос: противостоят ли Путин и его союзник Китай демократии как «концу истории» или модели развития, которая следует после «конца истории»?