Тектонический сдвиг

04 октября 2018, 14:12 • 868 • Аналитика

Сентябрьские выборы 2018 года преподнесли властям много сюрпризов. Оппозиционные партии укрепили свое положение в региональных заксобраниях, а «Единая Россия», соответственно, потеряла заметную часть своих депутатских мест.

Удар не критический, но болезненный. Однако на губернаторских выборах положение партии власти оказалось еще более плачевным.

В четырех регионах единороссы потерпели сокрушительное поражение. В Приморье фактически победил кандидат от КПРФ Ищенко. После подсчета 97,87% голосов оказалось, что кандидат-коммунист лидирует. Местная власть решилась на наглую фальсификацию: откуда ни возьмись появились данные с участков, где все 100% избирателей отдали голоса за единоросса Тарасенко, которого Путин прочил в губернаторы. Но возмущение народа было так велико, что фальсификация не удалась — ЦИК не признал победителем оскандалившегося единоросса, но и не отдал победу коммунисту. Он просто отменил результаты выборов. Конечно, это «соломоново решение» никого не устроило, но все же оно лучше открытого насилия над волей избирателей.

В Хакасии кандидат от единороссов, действующий губернатор Зимин, вообще снял свою кандидатуру: теперь коммунисту Коновалову предстоит встретиться со справроссом, рейтинг которого чуть больше 10%, если, конечно, и он не передумает и не снимет кандидатуру, что фактически сорвет выборы.

А в Хабаровском крае, как и во Владимирской области, избиратели проголосовали за технических кандидатов от ЛДПР, которые и не думали побеждать, а были взяты губернаторами для «демократического антуража» (владимирский жириновец даже в самый ответственный момент отозвал своих наблюдателей с участков). Особенно позорным было поражение владимирской губернаторши Светланы Орловой, которая проиграла с отрывом около 20%. За годы правления в области она восстановила против себя, похоже, всех — от бизнес-сообщества до простых работяг, недаром в народе за ней закрепились прозвища Фрекен Бок и Региономучительница. Интернет сообщает, что местные политологи советовали администрации президента заменить ее кем-нибудь, но, пользуясь личным знакомством с Владимиром Путиным, она добилась своего: съездила в Москву, и «сам» одобрил ее кандидатуру (что еще раз говорит о том, что для Кремля наступила черная полоса, и он делает ошибку за ошибкой).

Трудно не согласиться с теми аналитиками, кто сейчас констатирует: рушится та политическая система, которая трудолюбиво возводилась долгие годы администрацией президента и ее интеллектуальной обслугой. Дал трещину отрегулированный, проверенный механизм выборов, который был нужен для того, чтобы поставлять рекордные проценты Путину и его выдвиженцам из «Единой России» и бросать в лицо Западу и внутренней оппозиции насмешливые вопросы вроде: «Вы же за демократию? Но такова наша „суверенная демократия“! Наш народ хочет политика, который, по вашему мнению, недостаточно либерален, не выступать же нам против воли народа!» Более того, пошатнулся сам политический режим, который олицетворяет Владимир Путин, но который вообще-то стал формироваться еще до его прихода к власти. Как же можно его охарактеризовать?

Скандалы на последних российских выборах совпали с 25-й годовщиной расстрела Борисом Ельциным первого современного российского парламента — Верховного Совета РСФСР. Влиятельное американское издание «Уолл-стрит джорнэл» опубликовало к печальному юбилею статью своего эксперта по бывшему СССР Дэвида Сэттэра. Сэттэр с 1976 по 1982 год работал корреспондентом «Файнэншл Таймс» в Москве. Он преподает славистские дисциплины в Университете Хопкинса. Сэттэр прекрасно владеет русским языком и внимательно следит за всем, что происходит в России. Его перу принадлежат несколько книг, посвященных событиям перестройки, ельцинщины и становления путинизма. Его новая статья называется «Когда умерла российская демократия» и имеет любопытный подзаголовок «Борис Ельцин уничтожил парламент 25 лет назад. Этим он вымостил путь для диктатуры Путина».

Одна из главных идей статьи: о какой-либо демократии в либеральном ее понимании применительно к СССР и России можно говорить лишь в период с 1988 года, когда Михаил Горбачев объявил политику «гласности», до 1993 года, когда Борис Ельцин выпустил указ о роспуске законно избранного парламента. После «двухдневной гражданской войны», как Сэттэр называет октябрьские события 1993 года, Борис Ельцин и его клика буквально заставили россиян принять новую Конституцию, которая даровала президенту диктаторские полномочия, поставив его над всеми тремя ветвями власти и лишив парламент возможности контролировать президента. Запад, и прежде всего США в лице тогдашнего президента Клинтона и госсекретаря Кристофера, закрыли глаза на это вопиющее преступление, и это окончательно развязало руки Ельцину. Еще через год он начал войну в Чечне. Сэттэр высказывает мнение, что если бы в 1994 году в России власть президента была ограничена парламентом, то проблему Чечни можно было попытаться решить без военно-полицейской операции. Сконцентрировав в своих руках огромную власть, Ельцин не счел нужным с кем-либо советоваться и рассматривать несиловые варианты.

Через 5 лет Ельцин передал власть «преемнику» — Владимиру Путину. Путин же довершил создание режима, при котором оппозиция под полным контролем, свобода слова подавлена, а парламент превратился в филиал администрации президента. «Мистер Путин элиминировал остатки демократии, — пишет Сэттэр в заключение. — Когда Ельцин решил использовать военную силу против законно избранного парламента, а Соединенные Штаты поддержали его, превращение России в агрессивную диктатуру стало всего лишь вопросом времени».

Сэттэр, безусловно, правильно указал на истоки режима Путина. Наши либералы, неожиданно для себя оказавшиеся в оппозиции к «социально близкой» власти, лукавят, когда противопоставляют «демократа» Ельцина «диктатору» Путину. Если при Ельцине ОМОН избивал на митингах не их, а стариков с красными флагами, и не их, а левых патриотов загоняли в «информационное гетто», лишив доступа к телевизионной аудитории, то это еще не значит, что черное можно называть белым. Иначе получится как в анекдоте про бербера, который на вопрос: «Что такое добро и зло?» — сказал: «Зло — это когда сосед у меня безнаказанно украдет корову, а добро — когда я у него украду корову, и мне ничего не будет».

Собственно, Ельцин не делал ничего, что бы не сделал его преемник, и даже превзошел его в попрании демократических принципов. Ельцин сажал в тюрьму своих политических оппонентов, Ельцин запрещал газеты и радиостанции и пытался запретить оппозиционную ему партию. Ельцин создал традицию грубейших и откровенных фальсификаций на федеральных выборах, когда кандидат с двухпроцентным рейтингом становится победителем, а одной из главных «предвыборных технологий» была коробка из-под ксерокса, доверху набитая долларовыми банкнотами. Ельцин даже вмешивался в гражданские войны в соседних постсоветских странах, военной силой поддерживая образования, которые политическое руководство этих стран называло сепаратистскими, — вспомните Молдавию и Приднестровье. После вмешательства 9-й армии в молдавско-приднестровский конфликт президент Молдавии Снегур и лидер непризнанной Приднестровской Республики Смирнов в присутствии официальных российских лиц в Москве подписали мирный договор — и ничего!

Можете представить себе, чтобы состоялся ввод Российской армии в Донбасс, и затем Порошенко и Пушилин в Москве, в присутствии Суркова, подписали бы мирный договор? Даже если бы Путин и смог такое сделать, Запад изошел бы угрозами и не ограничился бы нотами протеста. А Ельцину такое позволяли, потому что его считали, как говорят в США, «своим сукиным сыном»… Итак, Путин — верный продолжатель дела Ельцина. Режим, который сформировался в России после 1993 года, назвать демократией, конечно, язык не повернется, причем это касается не только путинского, но и ельцинского его периода. Однако и считать его диктатурой, как делают Сэттэр и отечественные крайние либералы, тоже было бы неверным. Диктатура предполагает опору лишь на военно-полицейские силы, террористическое запугивание, полное отсутствие политических свобод, переход власти в руки «силовиков» (в Чили при Пиночете даже руководить университетами назначали армейских генералов). Ельцин действительно в 1993-м вел себя как настоящий диктатор, подобный латиноамериканским военным «гориллам».

Но в России Путина вроде существует парламентская оппозиция, выходят оппозиционные газеты, вещает радиостанция, которая занимается методичной критикой президента с прозападных позиций. Значит, требуется какое-то другое определение имеющегося у нас политического режима. Я предлагаю назвать его популистский авторитаризм.

Популистский авторитаризм — это такая политическая система, при которой власть принадлежит узкому политико-экономическому клану или их группе, которую представляет одно лицо, изображаемое пропагандой как всемогущий вождь и руководитель. Он и вправду наделен по закону огромными полномочиями, например, может в любой момент разогнать парламент. Но в реальности он только один из членов тайного клуба влиятельных лиц, подобных Неизвестным Отцам из фантастической повести братьев Стругацких. Оппозиция и парламент при таком режиме существуют, политический класс слаб, частично он подконтролен власти, частично жестоко ей подавляется.

При этом пирамида власти основывается на пассивном согласии если не большинства, то значительной части народонаселения. Это и делает рассматриваемый авторитаризм популистским. В отличие от демократии, массы, правда, не желают соучаствовать в политическом управлении. Они предоставляют власти и «национальному лидеру» решать все самим. Но, разумеется, при этом массы чего-то от этой власти ждут, так что перед нами своеобразный общественный договор, хотя и молчаливый, не проговоренный и не записанный в законах и Конституции.

Первое условие поддержки массами такой авторитарной власти — отказ этой самой власти от наступления на социальные права масс, от открытой и резкой неолиберальной политики и по меньшей мере декларация патерналистских намерений, а лучше — и определенные шаги в этом направлении. Пожалуй, это и есть главное условие. Но геополитическая специфика постсоветской России как страны полупериферии мирового капитализма, критически зависимой от Запада, порождает второе условие — прозападную внешнюю политику и поддержку Западом российской власти, вплоть до оправдания им некоторых не вполне демократичных ее шагов.

Дэвид Сэттэр прав — формироваться российский популистский авторитаризм начал в 1993 году. Сначала Запад во главе с США закрыл глаза на разгром в России парламентской демократии и превращение страны в суперпрезидентскую республику с «зачищенной оппозицией» и «ручным парламентом». Затем настал черед хотя бы некоторого умиротворения масс, рассерженных экономической шоковой терапией. На выборах в новый российский парламент либеральные младореформаторы в лице «Демвыбора России» потерпели сокрушительное поражение. Ельцин понял, что так или иначе земля под ним качается.

В этих условиях правительство Черномырдина начало говорить о недопустимости «второй шоковой терапии», о борьбе с инфляцией «немонетарными методами» и даже о госконтроле за ценами. Конечно, по большей части это были только слова: реформы тихой сапой продолжались, пусть и несколько медленнее и без столь циничного открытого освещения, но даже этого хватило, чтобы фанатик неолиберальных преобразований Гайдар в знак протеста ушел в отставку. Кроме того, Черномырдин и Ельцин не решались уже на самые одиозные реформы: они не стали в начале 90-х дробить энергетический комплекс (это сделал потом, уже при Путине, Чубайс), не ввели открытую куплю-продажу земель сельскохозяйственного предназначения. Эти робкие полумеры суперпопулярным Ельцина не сделали, но в определенной степени градус напряжения снизили.

Окончательно же механизм популистского авторитаризма был выстроен в начале 2000-х. Сменивший Ельцина Путин превратил федеральное телевидение в послушную администрации президента машину пропаганды. Оно, собственно, и раньше не давало настоящей оппозиции высказаться — при Ельцине Зюганова на национальном ТВ откровенно третировали. Но тогда оно хотя бы позволяло себе мягкую критику президента в духе либерализма Явлинского. С установлением контроля над ТВ было связано и изгнание некоторых наиболее одиозных олигархов 90-х — Березовского, Гусинского.

Поскольку Путин тогда строго следовал указаниям западных «хозяев мира», ему все это легко сходило с рук. Если кто-нибудь за границей и пытался пикнуть о «нарушениях гражданских прав в России», то это были представители каких-нибудь полумаргинальных правозащитных организаций. Для политиков «высшего эшелона» Путин оставался вполне «рукопожатным» — его приглашали на саммиты, с ним вели переговоры. Да и Путин проявлял явное дружелюбие к Западу — выказывал готовность помочь американской операции в Афганистане, закрывал стратегические советские военные базы в дальнем зарубежье и даже подписывал документы о сотрудничестве России и НАТО. Если бы кому-нибудь из лидеров западного блока тогда сказали, что против этого человека и его окружения США и Евросоюз чрез 10 лет введут санкции, ответом был бы, наверное, громкий смех…

Вторая опора постъельцинской системы популистского авторитаризма — поддержка широких масс, которые не желают при этом сами заниматься политикой, участвовать в настоящих, а не бутафорских выборах, выдвигать своих лидеров на разные государственные должности. Эта операция по созданию имиджа «народного царя» политтехнологам из администрации президента явно удалась. Люди устали от хаоса 90-х, от непрекращающегося экономического кризиса, невыплат зарплат и пенсий, вечной полунищеты. Кроме того, не было уже сил терпеть мазохистскую официальную русофобию, которая со всех каналов телевидения и радио, изо всех официальных газет и журналов поливала грязью наше советское, да и имперское прошлое, изображала нашу страну и ее народ «историческими уродцами», которые должны каяться за все — за православие, за коммунизм, за атомную бомбу и гидроэлектростанции, за победу над шведскими рыцарями, Наполеоном и Гитлером.

Этот запрос на патриотизм, желание гордиться своей страной и ее реальными достижениями, а не плевать на свое прошлое, не унижаться перед циничным и высокомерным Западом политтехнологи «вождя» почувствовали и поспешили удовлетворить. Правда, как и в случае с экономическими чаяниями народа, это было не более чем симулякром: там вместо подлинного восстановления национальной экономики народу бросили малую часть нефтедолларов с барского стола, здесь вернули мелодию советского гимна и немного понизили градус антисоветчины на главных каналах телевидения. Но значительная часть населения купилась на обманку, рейтинги «вождя» поползли вверх. Да что народ — в начале 2000-х мы видели, как перебегали в лагерь путинистов некоторые идеологи и лидеры левопатриотического движения, как уважаемые люди, не боявшиеся ельцинского террора в 1993-м, рассуждали о том, что «Путин строит новую империю», «соединяет белый и красный проекты»… Между тем под сурдинку псевдопатриотизма и псевдосоциальной политики власть продолжала разрушительные реформы.

Например, именно тогда, в 2003 году, Путин подписал закон о страховых пенсиях и заложил фундамент сегодняшнего пенсионного кризиса. Но тогда за разговорами о том, что наконец-то в Кремль пришел офицер, патриот, защитник народа, этого почти никто и не заметил…

Первая опора популистского авторитаризма пошатнулась в 2008 году, когда стало ясно, что после южноосетинских событий Запад перестал поддерживать Путина. Уже не только правозащитники, но и западные лидеры стали рассуждать о нарушениях прав человека, вспоминать Путину чеченскую войну… В 2012 году Запад откровенно поддержал либеральную оппозицию, которая потребовала отставки президента, но власть первое серьезное выступление против нее выдержала. На Болотную площадь вышел в основном московский «креативный класс». Более консервативная провинция была за «спокойствие и порядок». Ксюша Собчак в роли лидера протеста вызывала явный скепсис у простых россиян из Челябинска или Краснодара.

Присоединение Крыма в 2014 году взметнуло рейтинг Путина на такие заоблачные высоты, что отсутствие поддержки Запада, санкции и дипломатическое давление временно стали восприниматься «элитой» как что-то несерьезное. Их даже попытались использовать как козыри в пропагандистской войне. Архитекторам кремлевской политики стало казаться, что система простоит и на одной ноге, что поддержки народонаселения будет достаточно, тем более если эта поддержка такая мощная. А после марта 2018-го, когда Путин выиграл очередную президентскую кампанию, получив 76% голосов, в Кремле утвердились во мнении, что и с этим народонаселением можно делать что угодно: взвинчивать цены, поднимать налоги, отодвигать пенсионный возраст. Оно все стерпит, потому что, дескать, любит своего президента горячо и совершенно бескорыстно. Просто за то, что он такой брутальный, красивый, с западными ворогами разговаривает круто, а с народом — тихо и доверительно…

И тут их ждало большое разочарование. Народ высказал свое неприятие наступления власти на свои уже урезанные права — массовыми протестами, голосованием против «Единой России», поддержкой в пику власти технических кандидатов в губернаторы.

Но все было бы ничего, если бы не самое главное: окончательно ушел в прошлое миф о «добром царе», думающем о народе и умеющим припугнуть «злых и жадных бояр». Рухнуло доверие к президенту, которое фактически было остаточным доверием к государству. Простой россиянин понял, что он должен позаботиться о себе сам, потому что никто не «думает за всех за нас в Кремле». Популистский авторитаризм утерял свою вторую и последнюю опору, и его полное разрушение — лишь вопрос времени.

Конечно, это произойдет не сегодня и не завтра.

Конечно, власть будет сопротивляться, потому что никто не желает отдавать добровольно влияние, высокое социальное положение, доходы; к тому же власть боится и наказания со стороны Запада, и гнева собственного народа. Но из арсенала средств воздействия у нее остается лишь насилие — недаром высшее руководство создало Росгвардию, которая уже сейчас «отметилась» на улицах во время митингов протеста, так широко рекламируется приспособление «Стена», предназначенное для стрельбы по демонстрантам. Вместе с тем, увы, при помощи насилия можно добиться лишь временной, короткой победы. Классик политической философии Макиавелли правильно утверждал, что по-настоящему крепка лишь та власть, которая напоминает кентавра и опирается не только на силу, но и на убеждение, а еще на хоть и пассивное, но согласие народа. Тем более что Запад никакого карт-бланша на насилие современному российскому режиму не даст, и если Ельцину простили расстрел парламента, то его преемнику припомнят даже избиения демонстрантов полицией.

Политический ландшафт постсоветской России переживает тектонический сдвиг. Модель популистского авторитаризма себя исчерпала. Наступает эпоха перемен, которую, кажется, уже никто и не ждал.