Ой, Путин вторгся на Украину!

Завтра начнется национальная конференция «Народ и оборона» в Сэлене. Сразу в ход пойдет тяжелая артиллерия: Стефан Лёвен (Stefan Löfven, премьер-министр Швеции — прим. перев.), Ульф Кристерссон (Ulf Kristersson, лидер «Умеренных» — прим. перев.), Маргот Валльстрём (Margot Wallström, министр иностранных дел — прим. перев.) выступят в первый же день.

Но тот самый слон, которого на самом деле все, конечно, примечают, в программе не упомянут. Словно Темный лорд, «Тот-кого-нельзя-называть» из книг Джоан Роулинг о Гарри Поттере, Владимир Путин или Россия на конференции вслух не упоминаются.

И тем не менее они по-прежнему остаются загадкой. Куда движется Россия? Чего хотят ее лидеры? О чем думает интеллигенция?

Мы не знаем.

И под «мы» я подразумеваю не экспертов, которые все свое время тратят на попытки понять Россию, а наше общество в целом. Мы никогда не были внимательны к предмету. Почти никто не говорит по-русски, не следит за русскими газетами или культурными дебатами. Мало кто даже просто бывал в России.

Конечно, это способствует непоследовательности нашей политики безопасности. Ой, Советский Союз развалился. Ой, Москва вновь наращивает вооружения. Ой, Путин вторгся на Украину.

Ой, ой, ой, а мы-то ведь и представить себе такого не могли.

В книге «Мы и они: о России как идее» (издательство Wahlström & Widstrand, 2017) эксперт по России Бенгт Янгфельдт (Bengt Jangfeldt) пытается с любовью посоветовать нам средство от этого незнания.

Он рисует картину волнообразного движения страны, раздираемой желанием стать частью западного мира и при этом играющей роль его самого непримиримого соперника.

Страна разрывается между «Евразией» и Европой.

Бенгт Янгфельдт доступно обрисовывает историю «русской идеи», понятия, порожденного Федором Достоевским: представления о России как о чем-то уникальном, отдельной форме цивилизации.

Янгфельдт начинает с XVII-XVIII веков, времени правления Петра Великого. Когда Петр вступил на трон, Россия еще жила в Средневековье. Жесткой рукой он повернул страну в сторону Запада, основал новую столицу, Санкт-Петербург на берегу Балтийского моря, запретил бороды и построил флот по западному образцу.

После его смерти в 1725 году маятник качнулся обратно на восток, и Россия обратила взгляд на себя саму, внутрь себя. Но с появлением Екатерины Великой в 1762 году в Россию пришло европейское Просвещение. Царица с удовольствием читала французских философов, но так никогда и не реформировала основу самодержавия — принцип, по которому царь и государство были неразделимы.

Европеизированность России достигла своего пика в 1814 году, когда царь Александр I победил Наполеона и триумфально прошел по Парижу. Офицеры увезли оттуда домой опасные либеральные идеи.

Но русские мыслители вновь качнули маятник в другую сторону. Свобода Французской революции, равенство, братство превратились у них в православную веру, народность и самодержавие.

Россия — духовнее и выше, чем индивидуалистический, секулярный и морально разлагающийся Запад, считали они.

Именно на эту особенность и рассчитывает Владимир Путин. И свобода Французской революции, и советский марксизм — западные идеи. Путин же вместо этого обращает взор в другую сторону — в Евразию.

Но ведь маятник не замер, и это внушает некоторую надежду Бенгту Янгфельдту. Для российской истории характерны резкие повороты, когда новый царь отрицает все, что устроил предыдущий.

И царь Владимир Владимирович Путин тоже не будет править вечно.