Путин создает новую российскую империю

Если бы кому-то, кто невероятно увлечен политикой, сегодня выпало (не)счастье выбирать из самых влиятельных людей мира компаньона для неформального ужина, то, вероятно, больше всего сомнений у него вызвал бы Владимир Путин. Скорее всего, Дональда Трампа «отбраковали» бы сразу: американский президент, как говорят, не способен сконцентрироваться для разговора больше, чем на три минуты. В случае Ангелы Меркель выбор был бы чуть труднее, но в итоге очевиднее: в родной ГДР немецкий канцлер не приобрела нужного политического шарма, однако в объединенной Германии заслужила репутацию серьезного государственника, в которого верят по всему земному шару (не только сторонники, но и противники). Эммануэль Макрон, как и Трамп, еще не правит своей страной, а значит, не может править миром. Французский президент может стать хорошим лидером, но не как Наполеон (силой), а по Вольтеру (мудростью). Тогда Макрон станет неотъемлемым участником серьезных переговоров о мировой политике. Но пока этот молодой человек, получивший основательное философское образование и полный свежих политических идей, может оказаться непрошеным гостем за воображаемым столом. В отличие от него, Путина с философией связывает только необдуманное заявление о том, что и дзюдо — это философия (а не только спорт). Этому русскому пришлось бы устроить серьезный политический обыск, чтобы и за столом он не демонстрировал мышцы.

Отказавшись от идеи пригласить его, нельзя быть до конца уверенным, что тем самым ты не наказываешь лишний раз терпеливого политика, который (пока) наблюдает, как иностранные войска размещаются на границе его (сильной) державы. А согласившись пригласить Путина, рискуешь вознаградить агрессивного правителя, который нарушает международное право и оккупирует или отторгает части других стран. В мире подобные его поступки в основном осуждаются, поскольку после Второй мировой войны еще ни одно государство так жестоко не отнимало часть территории другого. Для меньшей части общественности, людей или объединений с авторитарными и консервативными склонностями, Путин — некоронованный лидер нового консервативного движения против мирового либерального порядка, который воцарился после краха коммунизма и разрушения «ялтинской системы». После 17 лет правления и с перспективой остаться в Кремле на столько, на сколько ему захочется (в случае внесения изменений в Конституцию), Владимир Путин уверенно ведет Россию от искушения к искушению (в его версии — от победы к победе).

На многочисленных копиях своих портретов он выглядит более мягким, чем грубый политический оригинал, известный по Украине, а прежде — по событиям в Грузии. В техническом воплощении проекта по возрождению российской имперской мощи определенную роль играет и его мастерство государственника. Благодаря этому под влиянием кино-шаманов (или наемников?) вроде Оливера Стоуна и Никиты Михалкова формируется образ Путина-героя для нового мавзолея. Прославленные режиссеры облагораживают его имидж и с долей симпатии по отношению к этому обладателю черного пояса (по дзюдо) и укротителю львов возмещают недостаток расположения к нему в демократических и либеральных кругах, которые недолюбливают Путина из-за явной государственной агрессивности. Когда-то он был интригующей загадкой для мира, но теперь Путин все меньше кажется решением и все больше — проблемой для современной неупорядоченной мировой политики. Если американского президента контролирует правовое государство, а теперь все откровеннее — и его собственная партия, то российский президент сам контролирует и государство, и партию, не говоря уже о спецслужбах и полиции (они у него под пятой). После тяжелого ельцинского похмелья россиян опьянили сила и мощь Путина, физическая и политическая.

Когда Путин хочет продемонстрировать свою образованность, он ссылается на таких мыслителей, как Бердяев и Соловьев, чтобы подкрепить свой план великой России без коммунизма. В его избранное интеллектуальное окружение нет доступа тем политическим противникам, которые не думают так же, как он. Их он отправляет в изгнание или в психиатрическое «убежище», если они не принимают его правил демократической игры, которая была опробована в эпоху диктатуры пролетариата: «Демократия не анархия. Не все в демократии допустимо?» Что именно (не)допустимо, решает его клан, который с ним еще со времен работы в Санкт-Петербурге. Система уже проработана: полиция может задержать до 1400 демонстрантов, чтобы помешать протесту. В терминологии Путина это называется суверенной демократией. Главное, что ему успешно удалось залечить старые раны, нанесенные революцией. Но вопросы демократии позволяют Путину по-новому разделить российское общество типично сектантским образом: кто не со мной, тот против меня. Оппонент Алексей Навальный — последний живой пример (остальные или ушли из жизни, или смирились), подтверждающий тезис об ограниченной демократии (после ограниченного суверенитета).

Сам Путин никогда не произносил слово «империя» или какое-то его производное. Психологи, а не только политические аналитики, объясняют это традиционно: дело в сокрытии следов (и намерений). Но даже при отсутствии собственных признаний (или благодаря этому) российский правитель 21 века оставляет достаточно других доказательств о том, что он успешно возрождает имперскую мощь России. В отличие от полуразрушенной, уставшей, обнищавшей и потерявшей всякие надежды военной и идеологической империи, которая сама разрушилась после падения Берлинской стены, путинская Россия твердо стоит на ногах и готова ответить ударом любому, кто наступит ей на больную мозоль, даже если это будет соседняя страна. До сих пор все империи оказывались палкой о двух концах, и было невозможно предугадать, по кому она первой ударит. В итоге империи сами страдали, потому что вовремя не умели обуздать собственную мощь.

Владимир Путин никогда не сожалел о коммунизме, хотя его дед был поваром у Сталина, а отец — железнодорожником и убежденным партийцем, который воевал с фашизмом. Для Путина коммунизм — «опасная история», которую не стоит повторять. Вероятно, так в нем сказывается опыт агента КГБ, который в момент падения железного занавеса находился в Дрездене, где лично на месте событий смог убедиться в неизбежности краха системы. Тем не менее Путин осторожно выражает свое сентиментальное отношение к советскому прошлому. «Кто не жалеет о распаде СССР, у того нет сердца. А у того, кто хочет его восстановления в прежнем виде, у того нет головы!» Как руководить страной, которая хочет забыть коммунизм, но помнить Советский Союз, который «был не страной, а концепцией», и утверждать Россию «как новое название прежней идеи»? Если вначале Путин осторожничал с советским опытом, чтобы тот не превратился в слона в его посудной лавке, то по мере того, как складывалась его политика и менялись обстоятельства, Путин открывал, что у него на сердце и в голове. Впервые он удивил заявлением о том, что распад СССР был «крупнейшей геополитической катастрофой века». Во второй раз уже никто не удивился, когда Путин еще яснее высказался о советском прошлом: «К сожалению, то, что казалось невозможным, стало реальностью: СССР распался!» Путин сказал это, поздравляя с присоединением Крыма к России. Путинское «к сожалению», к сожалению, не является риторическим ляпсусом: до крымской эйфории, когда еще в мирной обстановке он оплакивал «крупнейшую геополитическую катастрофу», российский президент говорил о 25 миллионах русских, которые после распада СССР остались «за пределами родины». Давал ли Путин им надежду, когда говорил в Крыму: «Кто думал, что российский президент придет вместе с армией на помощь своим гражданам?» В соседних с Россией государствах, где проживают русские, такие слова вызывают страх. Является ли крымский аншлюс новой формой «братской помощи», которую и на этой неделе Путин предложил, приехав в отторгнутый грузинский регион? (Правда, на этот раз его не сопровождала армия, потому что она сделала свое дело в 2008 году.)

Путин родился в городе, который называют «русскими воротами в Европу» и «российской культурной столицей» (а также интеллектуальной). Путин пришел из Санкт-Петербурга в политику с дипломом юриста, не обладая при этом ореолом политического интеллектуала, что полностью соответствовало русской революционной традиции, от которой он вообще-то открещивается. Интеллектуально он превосходит американского президента Трампа, с которым его роднит концепция президента как сверхчеловека (хотя, вероятно, ни тот, ни другой не читали Ницше). Однако до интеллектуальности Макрона Путину далеко. Многие отметили, как хорошо Путин держался, когда французский президент недавно привел его в Батальный зал в Версале, чтобы впечатлить российского коллегу славным военным прошлым своей страны, начиная со времен Хлодвига и заканчивая эпохой Наполеона. Российский президент не дал себя смутить и на французские победы ответил победами России: великого Наполеона он сопоставил с Петром Великим, русского реформатора и проевропейского правителя. Ясно, что Петра Великого Путин приводит как пример, когда нужно доказать: управлять Россией можно только так, как это делал он. Федора Достоевского Путин упоминает как мистика и светоча русского православия, а единственного нерусского деятеля Иммануила Канта вспоминает как интеллектуальную предтечу духовного и политического просветительства, нравственности и открытости.

Что ж, от своих вдохновителей Путин берет (только) то, что нужно для его политики: от Петра Великого — систему правления, но не его доверие к Европе, от Достоевского — его преданность вере («Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной»), но не его доверие к западным ценностям. А от немецкого философа Путину нужен только тот факт, что всю жизнь Кант провел в Кенигсберге, столице Восточной Пруссии, современном Калининграде, самой западной изолированной точке России в Европе.

Для Путина исторические, культурные и цивилизационные (к ним он чаще всего обращается, когда отстаивает место России в Европе) факты важны, чтобы оправдать его политические планы сильной России и методы просвещенного абсолютизма, с которыми Россия живет на протяжении столетий. Неясно, как он собирается в будущем укреплять Россию в условиях, когда ее экономика стремительно слабеет из-за западных санкций. Возможно, европейские страны согласились бы на отношения «сердечных противников» (Э. Макрон), но они не готовы продать врагу душу, признав Крым. Америка тем более не пойдет на это, ведь там не думают даже о собственном президенте и идут на обострение отношений с Россией. Объективно, у Путина нет особенных шансов за счет Азии компенсировать все то, что он теряет в Европе. Потенциал для объединения и потребность в нем в Азии значительно меньше: Китай там боится Индии, обе эти страны боятся Японии, а все вместе они боятся России. Поэтому они и не стремятся к евроазиатской полигамии или к созданию какого-нибудь нового международного (вроде советского) гарема. Каждый в Азии прежде всего будет сам за себя, по крайней мере в обозримом будущем.

В путинской концепции власти разделять, чтобы было проще властвовать, не нужно. Это было необходимо в Древнем Риме, но излишне в современной России, которая по-прежнему сплачивается вокруг одного лидера. Поэтому в этой большой стране неизбежно формируется культ личности. Ему мало активной половины — ему нужно молчаливое большинство, которое можно контролировать, и меньшинство, которое ему ничем не угрожает. Путин получил от Ельцина измученную страну, разделенную на ностальгирующих по советскому прошлому и антикоммунистов, которые уже на первых выборах дали Горбачеву понять, что его списали со счетов еще тогда, когда его соперник, московский градоначальник, поднялся на танк и вместо него подавил мятеж (коммунистических) генералов. Дальше все было ясно: Ельцину — будущее, Горбачеву — прошлое. Но первый российский президент слишком увяз в неполитических человеческих слабостях, поэтому ему пришлось переложить власть на молодого и малоизвестного воспитанника раньше, чем они оба предполагали. Путин вытащил нацию из ельциновского похмелья, вылечил ее от депрессии и опоил ее в правильной пропорции приготовленной смесью из возрожденной великорусской политики и пробудившегося православия. Сторонники Путина утверждают, что российский президент провел две трансплантации на теле новой России: сначала он вернул православие, как духовную пищу и нравственную защиту, и завершил «консервативную революцию», возродив традиции, семью, веру и патриотизм. Затем Путин сформировал новую государственную власть, подкрепленную преданными кадрами из рядов армии и полиции, обеспечил государство внешними символами (флагом, гимном и гербом), чтобы россияне смогли впервые ощутить гордость после потери прежней родины (которую никто не считал своей). Как утверждает биограф Путина Мишель Ельчанинов, нынешний российский президент «воплощает собой реванш тех, кто не принял распада СССР и демократическую метаморфозу России». Идеализм и цинизм Путина сравним с образом Дмитрия Карамазова, созданным любимым писателем Путина родом из Санкт-Петербурга, как и он сам. Когда Путин работал в мэрии бывшей царской столицы, на стене в его кабинете висел портрет Петра Великого. Когда Путин переехал в Кремль, ему стало хватать его собственного (президентского) портрета. Россией не могут править два человека — достаточно одного.

Символично, что Владимир Путин, кроме того, что не читает газет, еще и не пользуется интернетом и не терпит «пропаганды гомосексуализма» (все это части его консервативного багажа, который связывает его с правыми европейскими движениями). О смелости Путина ходят легенды, как и об его удачливости. Он якобы пять раз избегал покушений и ничего не боится: «Кому суждено повеситься, тот не утонет». Похоже, он берет пример с британского политика Уинстона Черчилля и воспринимает политику как бег с препятствиями (а не только как борьбу со львами). Как-то Путин заявил, что политика так же волнительна и опасна, как война. Якобы на войне можно погибнуть один раз, а политике — несколько. Судя по всему, у Владимира Путина есть еще несколько жизней, ведь в политике он еще ни разу не «погибал».