Разрушать больше нечего

Егор Холмогоров не нуждается в особенных представлениях. Он — один из самых известных современных русских публицистов, автор, вызывающий у одних — почти уже автоматическую ненависть, у других — желание подражать. «Русская беседа» без Холмогорова была бы не полной, и, пока Егор находился на «Бердяевских чтениях» в Париже, мы расспросили его о том, что обсуждается в блогах и СМИ.

 

Часть первая.
Из Парижа — с любовью

Русская беседа: Егор, добрый день. Я хорошо помню, что ещё четыре года назад твой Инстаграм был полон фото из Франции, что очень раздражало. Любить Россию в Булонском лесу легче, чем в Обнинске. Затем был Крым, и весь твой Инстаграм был заполнен фотографиями милой сердцу Тавриды. Теперь снова Париж. Но это уже другая поездка во Францию? Это уже другая Франция? Ты уже сам — другой?

Егор Холмогоров: На самом деле мои попытки «откатать» Шенген в 2012-13 годах объяснялись предчувствием, что очень скоро весь этот стиль жизни «коктейли-шенгены-евро по 40 рублей» закончится. И мне хотелось успеть посмотреть знаковые для меня вещи в европейской культуре — Олимпию, Дельфы, Рим, Флоренцию, готические соборы Франции, Сан-Суси Фридриха Великого. Всё то, что Достоевский называл «священными камнями» и «страной святых чудес». Было ощущение, что я могу всего этого не увидеть, а, как знать, может, всего этого по тем или иным причинам не станет. В общем, почти всё успел посмотреть.

Крым — это другое. Крым — образ жизни, моя стихия. В те самые годы, когда я смотрел на «святые чудеса», побывать в Крыму означало связываться с украинской погранслужбой, которая меня, мягко скажем, не любит. Сейчас мне на Украину запрещён въезд как угрозе нацбезопасности. Надеюсь, он продлится недолго, так как это провалившееся государство самоупразднится. В любом случае, помешать мне гулять по Севастополю оно уже не может.

Напротив, Крым сейчас наполнен русскими милитаристскими символами. Главное, что запомнили мои дети от этого лета — парад на День ВМФ в Севастополе. Сын по возвращении неделю всем рассказывал впечатления в садике. Он, посмотрев панораму «Оборона Севастополя» и полазив по танкам на Сапун-горе, превратился в маленького милитари-маньяка.

А у меня в глазах отложилась картинка — чудесный мыс Тарханкут, солнце, море, скалы, гроты, а среди этого — не скрываясь — комплекс ПВО С-400, осуществляющий фактическую бесполётную зону над Чёрным морем. И как-то это очень по-домашнему: мы тут на своей земле. Русское оружие великолепное и очень домашнее при этом.

В Париже ты меня поймал почти случайно. Я никогда сам сюда бы не поехал, я в 2011 году в этом городе едва не умер из-за французского правила не продавать антибиотики без рецепта, а потому у меня с этим городом напряженные отношения. Но меня пригласили на «Бердяевские чтения», отказаться было просто невозможно: обсудить с французами Бердяева, Соловьёва и Де Местра, посетить дом и могилу Бердяева, посмотреть на «путинские купола, закрывающие вид на Эйфелеву башню» (кстати, с определённой точки они и в самом деле соперничают) — все это очень интересно.

Я, впрочем, не был уверен, что французы меня впустят. Дело в том, что прибалты любят вносить в свои списки невъездных действующие на весь ЕС перечни обидчиков Украины, но, видимо, французы во внимание этого не принимают.

Чтения были очень интересными — острая и яркая дискуссия о европейских ценностях и демократии с французами. Причём иные французы были радикальней и неполиткорректней нас. Я сказал о том, что единственные европейские ценности — это христианские ценности. Античность известна нам только в христианской передаче. Ни один атеист не происходит прямо от язычников, минуя христиан. А современные ценности типа демократии — не обладают свойством устойчивости и всеобщности. У половины стран Евросоюза демократия появилась 70 лет назад. О чем тут всерьёз говорить?

Ещё поговорили о Достоевском и гуманизме. Как раз о том, о чём тут выразился Быков. Мол, Достоевский порождает Моторолу. Редкий случай, когда я с Быковым согласен.

Прозрения Достоевского о детском страдании — это абсолют христианского человеколюбия, высочайший русский вклад в мировую гуманистическую традицию. Но забудем ли, что именно когда Достоевский сочинял эти строки «Братьев Карамазовых», он вступил в спор с другим гуманистом — Толстым. Граф считал, что война есть зло, и потому выступал против русского вмешательства в балканские дела, против войны в помощь терроризируемым османами православным братьям. Достоевский отвечал ему, что война нужна и неизбежна именно из соображений человеколюбия. Сможем ли мы спокойно смотреть на то, как башибузуки разрывают на части, жарят на костре, накалывают на штыки болгарских детей? Россия, разумеется, спокойно смотреть на такую жестокость не смогла. Мы вмешались и победили, и каким бы свинством не отплатила нам за ту защиту Болгария — наша совесть чиста. Но не растерзает ли нас совесть за то, что собственных русских детей мы спасти не смогли меньше чем в ста километрах от границы? У нас Надя Савченко по Москве ходит на двух ногах! У Моторолы совесть тут была чиста. Он сделал, что мог, и ему есть, что сказать Достоевскому, когда они встретятся.

В общем, в Париже было весело. Происходило это всё в библиотеке «Тьер», и дух этого либерально-консервативного политикана был явно недоволен. Зачем-то сбросил со стены портрет Победоносцева. Но мы повесили опять. Очень душевно было в Кламаре в доме Бердяева. Мы сперва покопались в книжечках в его кабинете, а потом устроились на кухне и затеяли дискуссию — существует ли русская философия. О Соловьёве, Несмелове, том же Бердяеве. Очень яркая и горячая была дискуссия, каких я давно не слышал. Все-таки гений места, бердяевский дом, имеет значение.

Изменился ли Париж? Не особенно. Видимо, в центре размножиться беженцам не дают, хотя какие-то люди, спящие на улице, есть в большом количестве. Но, в целом, это всё-таки, конечно, уже Парижбад. Особенно это чувствуется в пригородах. Хотя на всей Европе сейчас появились какие-то странные потёртости, которых ещё два года назад не было. И ещё они стали кричать. Идёшь по улице, а навстречу тебе какие-то люди, которые кричат, очень громко говорят, иногда сами с собой. Два года назад такого не было, а теперь и в Вене, и очень много в Париже. Происходит какое-то развинчивание психической агрессии.

Изменился ли я? Не особо. Я и раньше вполне готов был пожертвовать всеми «священными камнями» Европы ради маленькой русской деревеньки. И сегодня тем более. Помню, как года полтора назад либералы ужасно истерили по поводу моей формулы «пожертвовать Римом ради Горловки». Просто сегодня эта формула — не просто риторика. Мир балансирует на грани войны и вполне вероятно, что в определённый момент нам придётся для себя решить: мы европейцы и общечеловеки или русские? Для меня этот вопрос давно решён.

Р.Б.: Ты говоришь о войне. И я говорю о войне. И я воспроизведу главную к нам по этому поводу претензию. Ты её слышал и знаешь о ней. «Идите воевать сами, возьмите автомат, разнеженные столичные людишки». Я не спрашиваю тебя о том, готов ли ты воевать. Я хотел спросить о том, можно ли войну остановить?

Е.Х.: Гераклит говорил, что война (полемос) есть отец всех вещей. Она делает каждого тем, что он есть. Богов — богами. Людей — людьми. Рабов — рабами. Свободных — свободными. Автомойщика — эпическим героем. Украинцев — бойцами батальона «Торнадо».

Поэтому остановить войну значит остановить генезис вещей. Это возможно либо со Вторым Пришествием и окончательным онтологическим оформлением бытия, либо с полным уничтожением. Войну можно только оттянуть. Оттянуть — значит выиграть время. Когда вы видите пацифиста — всегда ищите, в чью пользу он тянет время.

Что до «взял автомат и пошёл быстро в окопы», то на это сто раз отвечали мои друзья ополченцы: там нужны те, кто что-то умеет на том поле битвы, желательно — военные профессионалы. Время дилетантов прошло довольно быстро. А вся эта болтовня наших врагов — она именно о том, что им хотелось бы убрать такого профессионала, как я, с его поля битвы.

Моя задача — думать и формулировать, и даже враги вынуждены, в общем, признать, что мои мысли часто материализуются. Всегда должен быть человек, который скажет: воссоединение русского народа для нас — высшая ценность, и оно должно быть достигнуто. И так получилось, что именно на этом я стою и не могу иначе.

Именно поэтому я не рвусь совершать показательные туристические вояжи в ЛДНР. Я и без них знаю, что людям там тяжело, страшно и непросто, а угроза нависающего предательства ранит. Регулярно выделяю деньги на гуманитарные караваны, которые организует моя бывшая жена Наташа Холмогорова и её РОД.

А красоваться в каске рядом с ополченцами, а потом писать в тылу про «наших братьев украинцев» и «ребят из «Азова»? Я не хочу оплачивать возможности милитари-туризма такой ценой. Приближенность в данном случае означает связанность. Лучше уж я буду подальше, зато в сто первый раз повторю: «Русский народ должен быть един».

А что касается риска собственной шкурой, скажу вот что. Слова о том, что у человека мысли, который не держит в руках оружия, этот риск меньше, они бы могли сказать Олесю Бузине. Но он уже не услышит.

Р.Б.: Однако нет ли ощущения, что мы — Россия — влезли в войну, не до конца представляя всех рисков? Это Кутузову хорошо было сдавать Москву, что сдавать сегодня?

Е.Х.: Мне кажется, мы влезли в войну, недооценив, насколько мы сильны. Если бы было понимание, как сильна Россия, как мало может нам сделать Запад и как они нас боятся, я думаю, вопрос с Киевом всё-таки решился бы уже весной 2014. Угроза потерять Москву существует как раз, если ничего не делать. Той весной я, начиная с вызвавшей изрядный скандал статьи «Ястребы невмешательства», повторял тезис: любые наши уступки на Украине — это базы НАТО в Харькове и Киеве — нож в миллиметре от сердца, за 500 км от Москвы. При такой геополитической конфигурации Россия будет просто невозможна.

А мы всё играем в дальние геополитические игры. Надеюсь, всё-таки затем, чтобы их выиграть, после чего все ближние будут выиграны без боя. Иначе незачем.

Но факт остается фактом. Даже наш единственный авианосец, который так смешит персонажей вроде Альфреда Коха, у них вызывает мандраж, поскольку они понимают, что на самом деле значит русская эскадра в Ла-Манше. Смерть России должна быть мирной и без столкновений. Война с Россией для Запада означает чудовищный материальный и человеческий дефолт, совершенно для них неприемлемый. Вся западная стратегия построена на том, что мы сдадимся без боя. Следовательно, разрушить её можно проще простого. Не сдаваться. Сопротивляться. Усиливаться. Наступать. Наносить удар за ударом.

Р. Б.: Историк Андрей Тесля на страницах «Русской беседы» говорил не так давно о том, что нам всем надо обрасти обывательщиной, ходить сто лет по одному и тому же бульвару, есть в тех же самых кафе. И, говорил он, шансов у нас маловато.

Е. Х.: Я после Парижа на пару дней заехал в Вену. Город идеального комфорта. Австрийцы, потеряв империю, построили на её месте роскошный отель с уютным рестораном. В Австрии действительно масса комфорта. Дорогого комфорта. И там есть бульвары столетней давности, кафе с историей, вроде «Димеля» с «Захертортом» (хотя я его не люблю, больше люблю «Империал Вена Торт»).

Но на самом деле всё это по большей части новое. Придуманное недавно и специально на туристическую распродажу — вот вам Моцарт, вот императрица Сиси, вот солдатики вермахта, если хотите... Это очень уютное и комфортное постимперское существование. Я туда езжу нервы лечить. Хотя иногда эта сонливость бесит. Знаешь, за что я помимо прочего зол на Гитлера? Он ввёл в Австрии очень жёсткие законы о рабочем времени. Магазины строго с 9 до 18, в воскресенье закрыты. Музеи тоже, но хоть открыты в воскресенье. Мир жаворонков, в котором мне нет места. Очень злит и очень мне не нравится сползание Москвы в тот же формат унылых вечеров, когда всё закрыто.

Но в целом, в России всё наоборот — тут постоянное время вперёд, тут всё время что-то новое. Тут история движется. Даже когда комфорт — это комфорт нововведённый, вроде широких собянинских улиц или поездов МЦК.

Трамп против машины

Р.Б.: Но не забываем ли мы, что тот же Трамп не будет отстаивать наши интересы? Он будет отстаивать интересы США всё же.

Е.Х.: Так нам и нужно, чтобы он отстаивал национальные интересы США, которые можно согласовать с русскими национальными интересами. У США нет никаких национальных интересов на Украине или в Эстонии («пригороде Петербурга», как высказался соратник Трампа Ньют Гингрич). С Трампом, если бы он стал президентом, мы бы смогли согласовать повестки и нашли бы даже общий ценностный язык политического реализма. Клинтон же предполагает лишь одно: полное подчинение либерал-глобалистской мировой машине в её лице и смерть для всех, кто осмелится спорить. Она не понимает России, она слишком нас недооценивает, уверена, что мы рухнем от первого удара, и именно по дури вполне может пойти на обострение, которое способно перетечь в ядерную войну потому, что мы не уступим. А на сей раз, думаю, мы не уступим. Вот почему нужен Трамп — это глобальный сигнал: думайте своей головой, а не головой мирового начальства.

Р.Б.: А Трамп точно свободен от этого начальства?

Е.Х.: Чем конспиролог отличается от политолога? Тем, что он точно знает, что сейчас в голове у Ротшильда. Я не конспиролог, что у кого в голове — не знаю.

Я практический историк, я стараюсь наблюдать историю и даже на неё воздействовать. И я вижу, что в Америке сейчас поднялось мощное движение: старая Америка против новой уже-не-Америки. И я, конечно, на стороне старого. Я почти всегда на стороне старого.

Чем закончится это движение? Может, Трамп выиграет и начнёт революцию. Может, выиграет и не начнёт, а всё будет как обычно. Может, он проиграет, и начнётся гражданская война. А может, он все сольёт. Я не знаю. Я не знаю, кто знает.

Но вот что я могу утверждать точно: ход истории уже изменился. Мы уже видели необычные, неожиданные и небывалые вещи. Трамп уже вышел за флажки, когда отказался от поддержки антироссийского консенсуса. «Ньюйоркер» уже вышел с обложкой, где Путин держит Библию для присягающего Трампа, и это всего через 20 лет после того, как американцы гордились, что подделали выборы в России.

Если даже Клинтон въедет в Овальный кабинет — она въедет туда с убитой репутацией после сфальсифицированных выборов (rigged elections). Миллион голосующих мертвецов. Три миллиона зарегистрированных в нескольких местах. Пять — голосующих мигрантов, не имеющих права голоса. Лопающиеся от примитивной лжи мейнстримные медиа. Американскую демократию схватили за горячую киску и вытащили под софиты в чем мать родила. И как-то это плохо выглядит и дурно пахнет. И Клинтон, даже если она станет POTUS, придется с этим как-то жить и править. Клеймо «фальсификатора», которое она пыталась прилепить Путину в 2011-12, теперь будет на ней. Причём, если Путин пересобрал свою легитимность в марте 2014 так, что, наверное, он сейчас легитимней английской королевы, то Хиллари такая пересборка не удастся. Она не сможет сыграть на патриотизме и антироссийских настроениях, так как они ею же разрушены. Американцы уже научились ржать в голос в ответ на формулу «во всем виновата Россия».

Так что Трамп в любом случае уже необратимо изменил историю США и мира, пока ещё находящегося под их гегемонией. Именно этого не понимают те, кто у нас ставит на Хиллари и мечтает бухнуться ей в ноженьки, чтобы простила, не взыскала и вернула домик в Майами (а они, конечно, опасней беззубых страдальцев по Парижу). Они думают, что заломят шапки пред владычицей морскою, а на деле склонятся перед беззубой старухой, сидящей у разбитого почтового сервера. Глупо-с.

Р.Б.: А разве мы говорим ещё о гегемонии стран, а не о гегемонии корпорации Apple?

Е.Х.: Ну, о какой гегемонии Apple можно говорить?

Господа — это, конечно, не производители продукции, а финансисты. Хиллари — рука Уолл-Стрит. Но и финансисты могут питаться, только если их постоянно страхует коррумпированное государство. Иначе пузыри и банкротства, как в 2008. И таким государством-страховщиком являются США. Именно там обосновалась штаб-квартира мировой олигархии. Но эта олигархия для самого тела-носителя всё более разрушительна. Американцы или эту олигархию от себя прогонят, или США умрут — сперва цивилизационно и экономически, а затем и политически.

Р.Б.: О смерти США я слышу много лет. О смерти Европы писал ещё Шпенглер. Но вот когда же? Добрые люди устали ждать. Одного «краха доллара» даже на моем коротком веку случалось три-четыре, прямо «вот завтра». Не выдаём ли мы желаемое за действительное?

Е.Х.: В чудесном фильме «Большая игра на понижение», посвященном ипотечному кризису в США, есть замечательный момент. Герои, поставившие всё на то, что кризис будет, видят, что невыплаты по ипотеке растут, а курс обеспеченных этой ипотекой ценных бумаг при этом абсурдно повышается. Рынок отказывается реагировать на сигналы.

Просто потому, что это никому не выгодно: все в доле, все в долгах, все привыкли получать бонусы, никому, кроме этой кучки маргиналов, кризис не выгоден. Люди потеряют дома, работы, страховку. Минимум 40 тысяч человек умрут. Всем было бы лучше, чтобы кризиса не было. Но он не может не произойти. Однажды где-то пузырь лопнет, и начнётся паника.

Так и тут. Крах США не выгоден никому. В том числе и нам. Нам достаточно, чтобы они от нас отстали. Научно он неизбежен, но технически его будут оттягивать сколько возможно, потому что никому не надо. Но однажды что-то где-то перетрётся и порвётся. И процесс будет не остановить.

В этот момент самое гиблое дело — оказаться в конце пищевой цепочки, среди тех, за чей счёт решают все проблемы. А для России это весьма вероятно. Мы слишком экономически слабы и слишком запутались в этой системе. Чем раньше мы начнем выпутываться, тем лучше.

Р.Б.: Логичный вопрос: как выпутываться? Нам обещают 20 лет стагнации.

Е.Х.: Выпутываться из чего? Нам хотя бы для начала перестать запутываться. А мы запутываемся в главном вопросе об идентичности и единстве страны.

Вот Конституционный Суд Якутии постановил, что Республика Саха (Якутия) существует для обеспечения и развития якутского народа и вся является его исторической родиной. Ладно, что это исторически не совсем правда и всё было сложнее: якуты переселились с юга, вытеснив тунгусов. В конечном счёте, русские тоже пришли. Ладно, что это постановление КС Якутии так странно истолковывает пункт конституции республики, который гарантирует права русских-старожилов.

Но вот вопрос: а где историческая родина у русских? По конституционным документам её нет. По внутренним регламентам наших административных структур, негласным, но действенным, денег на развитие русской культуры выделять нельзя. Не «можно не выделять», а «нельзя выделять»: чувствуешь разницу? Когда хотят выделить деньги на русских, записывают это как на «поддержку казачества», тем самым пестуя мысль, что казакам выгодней не быть русскими, поддерживая сепаратизм рублём.

Главный удар все наши враги всегда наносят по единству России. И этот удар иногда бывает очень опасным, как в 1917-18 или 1989-91. А каков фактор единства России? Это то, что у нас всюду живут русские, всюду говорят на русском, всюду русская культура не только в высоком, но и в бытовом смысле. Более сильного фактора единства России нет. И вот мы его ослабляем собственными руками.

Долгое время нам врали, что гоняют русский национализм и придавливают русскую идентичность потому, что они якобы подрывают единство страны: мол, другие народы, увидев улучшение положения русских и укрепление самосознания, возмутятся и разбегутся.

Но, во-первых, русская идентичность оказалась фактором восстановления единства. Без неё, без русского языка, на одних советских мемуарах Крым бы в родную гавань не пришёл, а двинул бы в какую-нибудь другую.

А во-вторых, разве подавление русской идентичности и глушение (подчас буквальное) русского национализма укрепило это единство? Как мы видим на примере Саха — нет. Все остальные, пока русский стоит лицом к стене, резво что-то пилят, огораживают, нарезают себе исторические родины. Скоро вся моя страна будет состоять из чьих-то чужих исторических родин, если не прозвучит голос русского:

«Всё это моя историческая родина. Всё это полито моей кровью и орошено моим потом, всё это отмолено у Бога моими святыми и присягнуло моим царям».

Вот тогда у нас будет одна единая Родина. А иначе состоится очередной «выпуск» Школы Чужих Государств, как это случилось в 1991 и стоило нам много боли и страданий. И до сих пор стоит на Донбассе, где мы боимся сказать, что война идёт потому, что наш народ сперва Ленин-Сталин, а потом Горбачев-Ельцин-Кравчук распилили ножовкой по живому телу.
 

Мара и Наталья

Р.Б.: Хорошо. Мы вернёмся к экономике. Наш народ — не Ленин и Сталин, а Мара Багдасарян, которая пишет о том, что Наталье Поклонской, депутату ГД, лучше бы помолчать о гонщиках на «Гелендвагенах». И это — символический акт новой войны. Какая-то девица, не пойми откуда вылезшая, выговаривает свысока одному из символов возвращения Крыма.

Е.Х.: Я знаю, кто такая Наталья Поклонская, что она сделала для моей Родины, на какой риск пошла, сколько «очков» на мировой арене для нас завоевала, знаю её взгляды и её глубоко уважаю. Она святая — она думает, что «золотая молодежь» ест хот-доги. Из этой оговорки понятно, какой простой жизнью она сама живёт.

Кто такая Мара Багдасарян и что она сделала для моей Родины, я не знаю. Не хочу строить фантастических гипотез на основе фамилии, просто не знаю. Поэтому Маре Багдасарян лучше помолчать.

Я подозревал, что зря, конечно, Поклонская идёт в депутаты, так как теперь на неё всякий будет разевать рот. У прокурорства есть всё-таки обаяние власти. Но Поклонская — символ. И по сути она права. Поэтому ничего кроме дружного обозления народа хамством в отношении Поклонской не добиться.

Как и хамством в отношении других русских символов. Вот нахамили Фёдору Емельяненко. Потом что-то непонятное случилось с его дочкой — там вопрос быстро из публичной плоскости скрылся.

Но я был на следующий день на встрече молодёжного форума с Патриархом Кириллом. И когда Святейший упомянул Емельяненко, зал, который до этого нестройно похлопал лишь в начале речи, взорвался овацией. Десять тысяч человек хлопали с ожесточением.

Это не «грозное русское молчание». Это посерьёзней. Это напоминание о том, что атаки на наше достоинство вызывают ясную реакцию. И конечно, если держать на замке тему Новороссии, стараться вообще забыть о том, что Русская Весна была, при этом позволяя такие вот скачки, то эксплозия запросто может превратиться в имплозию.

На каждый роток, конечно, не накинешь платок. Но вот этой Маре он точно нужен поплотнее.

Р.Б.: Но она, эта Мара, интересна нам не потому, что что-то там говорит (все они болтают без умолку, эти дети), а потому, что она — символ нулевых с его лозунгом «обогащайтесь». И либералы в экономике ничуть не отказались от этой идеи. У кого-то стагнация на 20 лет, у кого-то — «Гелендваген».

Е.Х.: Обогащение нулевых базировалось на очень простой идее: распродаже всего и вся, деиндустриализации, разрушении экономики. Пусть десять тысяч этих «совковых пролов» погибнет, зато я куплю сынуле шестисотый «Мерседес».

Потом в эпоху нефтяного бума возник некий компромисс. Никто не умирает. Просто я покупаю сынуле «Гелендваген», а вы себе берёте в кредит «Ниссан Альмера», а то и «Инфинити», я покупаю дом в Майами, вы едете загорать в Тай. И все довольны.

Но эта эпоха закончилась. Больше нет денег ни на «Ниссан», ни на Тай, ни на содержание районной поликлиники, ни на гранты молодым предпринимателям. И возвращается тот самый роковой вопрос 90-х: сколько тысяч человек ты съел ради «Гелендвагена»?

Мы возвращаемся к самой примитивной ситуации классовой борьбы — и, конечно, долго мы в одной стране с этими парнями на «Гелендвагенах» не проживём. Потому что их позицию выразила мгимошница Бажаева: «Везде лучше, чем в Рашке». То есть если власть и собственность перейдут к этому поколению, они пустят страну под снос, и вопрос встанет: мы или... Никакого «они», конечно, быть не может, просто страна умрёт.

При этом положение осложняется тем, что разрушать больше нечего. Всё, что можно было сдать в металлолом, сдал папа 20 лет назад. Единственный способ сделать так, чтобы и богатые и бедные были относительно целы — это создавать новые стоимости. То есть реиндустриализация. Позабыть весь этот бред про постиндустриализм, экономику услуг, сравнительные преимущества на мировом рынке и прочую белиберду из учебника «Экономикс», взяли в зубы Фридриха Листа, Витте, Менделеева, их современных толкователей типа Райнерта и Ха Джун Чанга и начали производить.

Производить всё, что мы можем произвести: от зубных щёток до сверхсовременных станков. Производить всё, что до сих пор закупали. Не вестись на разводку, что «в Америке это лучше». Сегодня у них лучше — завтра у нас. Выбросить из головы ахинею, что у нас климат не позволяет развить промышленность, протестантской этики не хватает для трудовой дисциплины и прочую чушь. Её специально выдумывают англосаксы, чтобы тормозить промышленное развитие других народов и специально подбрасывают через дураков и шпионов.

Для этого нужны только воля к труду, некоторые инвестиции (не иностранные) и чёткая убеждённая государственная промышленная политика. Но именно она находится у нас в руках рабов учебника «Экономикс». И они, конечно, ничего кроме мажоров на «Гелендвагенах» произвести не могут. Не могут даже добиться того, чтобы этот самый «Гелендваген» собирали в России. Поэтому самый главный вопрос сейчас — вопрос промышленной политики. Или мы начинаем проводить её с энергичностью архитектора корейского чуда генерала Пак Чжон Хи, или и в самом деле 20 лет стагнации и кровавого Пиночета.

Р.Б.: А кто будет агентом этой политики? Её субъектом? Кто будет её проводить на земле? Ты видишь этих людей?

Е.Х.: Я не случайно упомянул Пак Чжон Хи. Иногда достаточно безумной, абсурдной мечты одного человека, который хотел не красть, а развивать свою страну. И под него подстроятся остальные. В Корее не было великих экономистов. Чиновники были обычные вороватые. Предприниматели, думающие только о краткосрочной прибыли. Студенты — бунтующие. Рабочие — ленивые. Никакого массового энтузиазма. Массовый энтузиазм по поводу правильной политики вообще скорее исключение. Но была идея промышленного развития и готовность заставлять всех на эту идею работать.

С «заставлять» у нас всё в порядке, значит, нужна идея. Путин ли поверит в реиндустриализацию, преемника ли подготовит в неё верящего, но тут должен быть мощный порыв сверху, и тогда начнут открываться самородки, как вышло с сыром.

Я никогда бы не поверил, что у нас в стране столько людей, которым интересно заниматься выращиванием сыра, и они хотят превзойти в этом итальянцев. Но вот эта идея, идея превосхождения, — она, конечно, включит максимум русских талантов, поскольку у нашего человека желание превзойти Запад где-то в подкорке очень сильно. Это та амбиция, на которой можно совершить очень мощный рывок.

И кувалдой менять конфигурацию рынка труда, поскольку мы превратились в нацию охранников, продавщиц косметики и фэшн-блогеров. Все разучились делать что-то руками или головой. И тут надо возвращать людей в норму, в том числе и жёсткими методами, отсекая удобные дороги к ничегонеделанию.

Р.Б.: Дмитрий Евстафьев говорил в интервью «Русской беседе» о том, что надо сокращать потребление. Я возражал, что будет социальный взрыв. И тут возражу. Жёсткие методы — это же и жёсткий ответ на эти методы.

Е.Х.: Жёсткие параметры рынка труда — это то, что объективно требуется. Начинать нужно с Минобразования: чёткие установки на производительный труд в школе, система ПТУ как реальное профессиональное обучение, а не как загон для неудачников, беспощадная прополка фейковых вузов с липовым образованием, хорошие зарплаты преподавателям, которые реально дают специальность.

С другой стороны — введение жёстких ограничений на миграцию с одновременным введением нормативов на определённые профессии. Так, чтобы нашим, именно нашим гражданам приходилось бы всёрьез интенсивно трудиться. При этом повышение минимума зарплат и жёсткий контроль его соблюдения.

Нам нужно создать ситуацию, когда русский человек реально пашет на работе и при этом хорошо получает, его работу и зарплату не оспаривает мигрант, но наниматель вынужден требовать высокой интенсивности или внедряет роботизацию.

Р.Б.: Но пока мы видим — что в Обнинске, что в Москве, — что рынок труда сокращается. Люди всё чаще переводятся на неполную неделю. Сокращения идут. Ты же видишь это.

Е.Х.: Это происходит именно из-за того, что реальных работ нет. Что нет таких производств, где создавалась бы добавленная стоимость. Все жили на стружку с попила. А когда объём распиливаемого уменьшается — проще всех сократить или позвать гастарбайтеров. Я о том и говорю. Без реиндустриализации, без производства работать будет негде и жить не на что.

И нас это тоже касается. Производство идей — это тоже фабрика. Но идеи никому пока не нужны. По сути, последние 10 лет система не производила идеи, а платила откат интеллектуалам за то, чтобы они своей болтовнёй не слишком подрывали её легитимность.

Лишь в последние пару лет хоть кого-то начали интересовать какие-то идеи. Но, похоже, и это время снова заканчивается, а начинается эпоха подкупа либеральной тусовки в тщетной надежде, что она не будет кусать дающую руку.

Р.Б.: А она будет?

Е.Х.: Посмотри на эскапады Райкина, который денег требует, цензуры не хочет и весь в белом. Рука для кого-то, наверное, будет. Не для нас точно. Большую часть текущего исторического периода патриоты проходили для власти по категории полезных идиотов, которые бесплатно говорят, думают и делают то, за что «реальные люди» с «хорошими лицами» берут большие деньги и при этом держат фигу в кармане. Похоже, мы снова приходим к этой же диспозиции, хотя, на мой взгляд, она чревата большим взрывом.
 

Р.Б.: Не путаешь ли ты наш круг, узкую тусовку, со средой?

Е.Х.: Я думаю никакой «среды» нет. Если ты имеешь в виду интеллигенцию. И хорошо, что нет. Как только у нас образуется интеллигенция, власть над нею захватывает какая-нибудь дрянь. По счастью интернет позволяет общаться людям с умственными интересами, не формируя «среды». И именно с появлением интернета дышать стало полегче.

Р.Б.: Но тусовка — это тусовка. К ней нельзя иначе относиться. Да, все более-менее интеллектуальные продукты патриотов делаются на энтузиазме. Ну так не надо ссориться раз в месяц по поводу и без. Правда же. Чуть что — скандал.

Е.Х.: Я полагаю, что ссора — это нормальная форма движения материи. Вспомним Гераклита, с которого мы начали. Он порицал Гомера за стих «да сгинет вражда между богами и людьми», настаивая, что вражда, распря лежат в основе вещей. Когда умные люди ссорятся и скандалят — это нормально. В этих ссорах куётся мысль.

Плохо, когда они предают — себя, свои принципы, свой народ, когда пытаются понравиться чужим и не спорить с врагами. Вот тогда это действительно подло и низко. Но как раз предателями оказались те, кто особо ни с кем не ссорился, напротив, всем нравились и казались конкретными людьми и «настоящими мужиками»: Евгений Ройзман, Всеволод Емелин и т.д.

С тех пор я окончательно перестал верить в «простых честных мужиков» и предпочту им капризного склочного интеллектуала, склочность которого связана именно с чёткостью реакции нервных окончаний.

Р.Б.: Вернёмся к разрушению и созданию. Что способны создать склочные интеллектуалы?

Е.Х.: Идеи. Много идей, мнений, ходов мысли и риторических ходов, культурных мифов и популярных слоганов. В нашем случае это архиважно, поскольку у нас очень замусоренное ментальное пространство.